Эксклюзивное интервью с актером евгением мироновым. Евгений Миронов: «Современное искусство — это всегда эпатаж

Евгений Миронов – человек очень занятой и за любое дело берется с большой ответственностью, чтобы это ни было: руководство Театром Наций, съемки в фильме или благотворительная деятельность. С Евгением Витальевичем нам удалось пообщаться незадолго до масштабной премьеры фильма «Время первых», где не только он исполнил главную роль – сыграл космонавта Алексея Леонова, впервые вышедшего в открытый космос, но и вместе с Тимуром Бекмамбетовым Миронов продюсировал киноленту. Конечно, накануне премьеры ни о чем другом Миронов думать и говорить не мог и не желал. Но начался наш разговор с большой интриги.
— Извините, что я в кепке, — виновато сказал Евгений Витальевич про свой головной убор, который он не снял и в помещении. — Я сейчас снимаюсь в одной картине, у меня на голове выбрита часть волос — и, чтобы не пугать вас, я останусь в таком виде. Я даже и дома так хожу…

Евгений Миронов в ближайшее время на публике будет появляться только так – в головном уборе

Немного поразмыслив, мы поняли, что Евгений Миронов играет Ленина в новом фильме Владимира Хотиненко (режиссер, с которым мы некоторое время назад делали интервью, о самой картине два слова сказал, но отказался называть исполнителя главной роли – и вот теперь, кажется, все встало на свои места). Расспрашивать об этой работе актера было не к месту, да и бесполезно (творческие люди немного суеверны и не любят говорить о каких-то вещах заранее), поэтому дальше разговор шел о фильме «Время первых», о земных и небесных героях и о пределах человеческих возможностей.

«Гравитация» отдыхает!

— Два года назад был юбилей — 50 лет первого выхода человека в космос, и Алексей Архипович Леонов много интересного рассказал про свой полет и про то, сколько было внештатных ситуаций…

— Вы понимаете теперь, почему мы не могли не снять фильма об этом подвиге? Хорошо, что именно сейчас технически мы способны это сделать. Когда вы увидите картину целиком, то поймете, о чем я говорю. Это серьезный фильм, где и наземная часть, и космическая снимались в 3D — это первый фильм о космосе в отечественном кинематографе, снятый именно в этом формате. Это важно, для того, чтобы молодые ребята увидели эту киноленту и оказались бы там вместе с космонавтами, ощутили бы на себе хоть немного это чудо.

— Вы испытываете гордость за этот проект.

— Для меня это поступок: мы смогли это сделать! Меня спрашивали: «Это наш ответ Голливуду и их фильму «Гравитация»? Да какая там «Гравитация» — у нас круче! Актриса Сандра Баллок на съемках летала в большом пространстве, у нее там было множество мелких тросиков присоединено. Мы же с Костей Хабенским (он исполняет роль космонавта Павла Беляева – командира корабля, на котором Алексей Леонов совершил свой исторический полет. – Прим. авт.) сидели в маленьком аппарате вдвоем, у нас 40 килограммов только один скафандр весил. И в этих условиях надо было еще играть катастрофу!

— Такие тяжелые скафандры, наверное, очень мешали работе?

— Под конец месяца съемок мы из них просто не вылезали. Но не потому, что нам там нравилось — просто каждое освобождение из него занимает огромное количество времени, плюс для этого бывает задействовано большое число людей. Вот мы и оставались в нем во время небольших перерывов. При этом руки и ноги все время были в полусогнутом состоянии — эти скафандры предназначены же для полетов в космос, а не для хождения по земле…

На съемках фильма «Время первых»

Герои, которые рядом

— Насколько вам было важно во время работы над фильмом общаться с Алексеем Леоновым?

— Он нас вдохновил. Эта история — абсолютно реальная, не смотря на то, что она при этом такая фантастическая: Алексей Архипович должен был раз шесть или семь погибнуть. При этом сам он — обаятельный человек, который до сих пор обращает внимание на то, как к нему подошла секретарша. Он влюбил нас всех в себя настолько, что, честно вам скажу, я мечтаю о продолжении этой истории!

— Насколько сам фильм близок к реальности?

— Все события в фильме документальны. Для меня очень важно было, что мы ничего не придумывали и не приукрашивали. И при этом никто нам не верит — всем кажется, что мы там что-то напридумывали! Нет, все это чистая правда, вот такие герои среди нас живут.

Алексей Леонов и Евгений Миронов перед началом съемок «Время первых» не только познакомились, но и подружились

— А сами герои рассказывают о своих подвигах?

— Алексей Леонов на недавней встрече со школьниками много рассказывал о генеральном конструкторе космических аппаратов Сергее Павловиче Королеве. Но при этом ни слова не сказал о своем детстве, о том, что он был восьмым ребенком в семье, что в 37-м году забрали его отца, о том, что он однажды босиком зимой шел в школу. Я вставил об этом монолог в фильм. Для меня важно было понять, откуда берутся герои. Они же к нам не с Луны прилетают — они рядом с нами. И я очень счастлив, что Алексей Архипович не убил меня, посмотрев эту картину, и сказал очень важные для меня вещи.

Подготовка к неземному

— Как готовились к съемкам?

— Мы с Константином Хабенским прошли весь «курс молодого бойца», а точнее — космонавта. Много занимались спортом — для нас разработали специальную программу, которая рассчитана на повышение выносливости. А после этого началось самое тяжелое. Для меня, как оказалось, самая большая сложность была не физическая, а психологическая. Снимали в маленьком пространстве наш корабль, было огромное количество мешающих деталей, тросов. Скафандр, опять же… И вот тут надо было справиться с собой, и я как-то даже засомневался: полетел бы я по на-настоящему в космос или нет? Это ведь очень тяжелая вещь!

— Насколько я знаю, вы побывали и на космодроме?

— Да, я был в ноябре на Байконуре, присутствовал при запуске ребят, которые, кстати, и сейчас все еще находятся на орбите — по их глазам я старался понять их психологическое состояние. К полету в космос до сих пор многие, как и я сам, относятся как к чуду. Человек преодолевает какие-то просто немыслимые вещи. Нас никто там не ждет, а мы туда идем… Мы сейчас здесь, на земле, вокруг нас – друзья, знакомые, родственники, привычные вещи. А они — очень далеко и одни, оторванные от всего, даже от земли. В этом во всем есть некая таинственность. Мы первые в свое время раскрыли эту тайну – полетели в космос, вышли в космическое пространство, и имеем совершенное полное право этим гордиться!

Евгений Миронов сыграл Алексея Леонова, а Константин Хабенский – Павла Беляева

Важные роли

— Вы предложили на роль Павла Беляева Константина Хабенского – без кастинга. Почему сразу выбрали именно его? Он так похож на легендарного космонавта?

— Нам показалось, что это будет очень точное попадание. Внешне он действительно похож, но не надо забывать при этом, что Константин — прекрасный артист, а я с ним никогда раньше не работал. Это был прекрасный опыт. Еще хочу сказать о Владимире Ильине, который сыграл Сергея Королева. Я считаю, что эта роль — выдающаяся работа этого актера. Сложность была в том, что в таких больших фильмах, блокбастерах, не остается места для психологического описания роли, как это бывает, например, в драме. Но показать величину такой исторической фигуры как-то было надо. И Владимир Ильин справился — это видно даже в кадрах, где он просто молчит.

Вызов себе

— Вы и раньше занимались продюсированием, но в основном брались за небольшие арт-проекты. Стать сопродюсером Тимура Бекмамбетова – это был для вас вызов?

— Я после этой картины могу сказать: каждый может совершить поступок — даже тот, которого от себя не ожидал! Это для меня совершенно неожиданный поступок: стать продюсером. Я, как и Тимур, занимался всеми вопросами — и творческими, и техническими, и административными. Это для меня была новая школа, и я думаю, что справился!

Евгений Миронов: «Самое тяжелое было – справиться с собой» опубликовано: Октябрь 26th, 2018 авторство: Яна Невская

Рассказал, почему ему комфортнее пребывать в сетях сомнений, а не в социальных сетях.

– Гастроли Театра Наций собрали в Александринке полные залы, несмотря на не самые доступные по цене билеты. Вам вообще такая вещь, как провал, знакома?

– Конечно. Хотя это очень относительное понятие. Бывает внешний успех, я имею в виду успех у зрителей, но сам ты понимаешь, что ничего интересного на сцене не сделал. Если говорить конкретно, то у меня было две явных неудачи. Первая – премьера «Орестеи» (режиссер Петер Штайн , 1994 г. – Прим. ред .). Мне казалось, что в древнегреческой трагедии я невероятно мощен. А потом вышли критические статьи, да и сам я понял, что не нашел героя. В итоге был не просто неубедителен, а представлял собой жалкое зрелище. Но это пошло на пользу. Через полгода я понял, что Орест никакой не древнегреческий герой – он мальчик из иного поколения. Он вынужден мстить по законам рока, хотя рожден для другого…

Вторая сложная роль – Треплев. В этот старый спектакль, поставленный Олегом Ефремовым , я вводился одним из многих исполнителей этой роли. На репетиции понял, что не согласен с трактовкой Ефремова, и попытался иначе взглянуть на Треплева. С моей точки зрения, Треплев – талантливый человек, умеющий любить. У меня это не получилось.

– Вы заговорили про критику. Понятно, что профессиональную вы читаете, а со зрительской как обстоят дела?

– Вы попали в точку! Буквально сегодня решил посмотреть, какова реакция на наши гастроли в Петербурге. Надо сказать, я абсолютно не «интернетный» человек. Меня нет ни в каких социальных сетях, я вообще не знаю, что это такое. Так вот случайно нажал ссылку «Отзывы зрителей» – зря… Не то чтобы я не поверил увиденному – просто мне кажется, что это были отзывы не совсем зрителей. Я заметил, что интернет по большей части – поле для людей закомплексованных, их единственная возможность себя проявить. В этих отзывах я увидел не впечатления – спектакль может и не понравиться, – а злобные, оскорбительные отклики. Даже отшатнулся, как от чумы! Понял, что иногда артисту лучше дистанцироваться от публики.

С Чулпан Хаматовой Евгения связывают профессия, дружба и благотворительные проекты

– А что именно вызвало такую ярость?

– Там были отзывы конкретно по «Гамлету». Сразу оговорюсь, была и масса хороших откликов…

– Вам такая вещь, как актерская зависть в отношении вас, знакома?

– А я не знаю, в чем это может выражаться.

– К примеру, в таких вот постах в интернете.

– Завидовать можно, когда ты считаешь себя равным. Вот тогда спрашиваю себя: «Подождите, а почему я не могу так? Я же могу лучше!» Это то, что касается моих чувств. А вот зависть применительно ко мне – возможно, мне везло… Или я просто этого не вижу?

– Нынешняя публика идет в театр не на режиссера, как это было во времена Любимова, Товстоногова, а на известных актеров. Это хорошо или плохо для театра?

– Были разные периоды. Было и такое: посидев минут двадцать и увидев меня в «Калигуле» (спектакль Эймунтаса Някрошюса . – Прим. рд .), люди разочаровывались, потому что ждали совершенно иного. Правда, случалось и обратное: когда они открывали для себя нечто новое. В Театре Наций мы долго ищем режиссера, подбираем материал, поэтому зритель приходит посмотреть не просто на известные лица, а на путь, по которому мы идем.

Дружба Миронова и Машкова выдержала испытание нищим студенчеством и вселенской славой

– В нелюбимом вами интернете появилось много различных писем, подписанных вами, в поддержку украинского театра, украинских журналистов… В одном вы даже выступаете против позиции Президента по ситуации на Украине. Вы имеете к ним отношение?

– Интернет – ящик Пандоры, и только от человека зависит, совладает ли он со всей этой информацией или погрузится в пучину. Что касается меня, то я подписал единственное письмо – в поддержку захваченных журналистов. Ко мне обратились с просьбой, и я, не будучи знаком с ребятами лично, подписал, потому что верю людям, которые с ними работали, дружили. А вообще это были даже не журналисты, а актер и режиссер, поехавшие собирать материал и попавшие в сложную ситуацию.

– Давайте уточним: все остальные письма не имеют к вам отношения?

– Слава богу, я ничего про это не знаю.

– Своим оппонентам вы не отвечаете?

– А зачем эти усилия с моей стороны? Лучше я потрачу их на сцену, которую мне предстоит играть. И потом, как ответить, кому? А после нужно ответить на ответ. Если я в эту яму погружусь, там и погибну. Не хочу. У меня не так много времени.

– Вы когда-то сказали про Инну Чурикова : «Я учился у нее, открыв рот, как не идти на компромиссы». Кто из коллег стал вашим невольным учителем?

– А я всегда в процессе. Вот, снимаясь с Чулпан (Чулпан Хаматова . – Прим. ред .), учусь у нее профессионализму и мощнейшей человечности. Я не понимаю, как в этой девочке умещается столько терпения и благородства. Или недавно столкнулся в театре с Ингеборгой Дапкунайте , у которой была премьера спектакля «Жанна». Так вот, я открыл ее для себя заново. Несмотря на то что мы много лет дружим, я и предположить не мог, что она настолько неамбициозна, трудоголик до сумасшествия. Она никогда не играла большую роль на драматической сцене. В кино, которое ей намного ближе, другие законы. Я пытался помочь. Она выходит один на один со зрителем с тремя мощнейшими монологами, во время которых ей необходимо держать зал. Инге это далось очень тяжело, поверьте мне. Но как мужественно она себя вела! Относилась к себе, как к студентке-двоечнице, но не шла на компромисс.

Тамара Петровна многим пожертвовала, чтобы ее сын стал актером № 1

– Вы затронули тему монологов. В связи с этим вопрос: вам знаком «белый лист» на сцене? Гармаш говорил, что для него нет ничего страшнее этой ситуации.

– Бывает (смеется ). Но, честно говоря, это вопрос фактуры произведения. Если «белый лист» возникает в Достоевском, то надо вернуться к началу. Ты не вспомнишь слово никогда в жизни, у него очень сложный язык. Много текста в шекспировском «Гамлете». Я вначале очень боялся, пытался что-то придумать. Наушники, экран? Нельзя. Суфлер? Невозможно – какой суфлер, когда я на крыше сижу? Но ничего, текст не забываю. «Гамлет» – сложный спектакль еще и технически. Каждый раз думаю: «А вдруг этот ящик сейчас захлопнется, и я останусь? Или трос порвется?» Так что вместе с шекспировским текстом в голове мой звучат многочисленные «пи-пи-пи». Но это не самое страшное в театре.

– А что самое страшное?

– Когда не получается. Устал или, наоборот, переотдыхал. Ужасно мучаюсь, потому что обманываю и себя, и зрителя. Хочется со сцены сказать: «Товарищи, а давайте-ка сдадим билеты! Я верну все ваши деньги».

– И как вы из этой ситуации выходите?

– Только воля.

– Злитесь на себя или испытываете отчаяние, раздражение?

– Отчаяние возникает, но я собираюсь. Ходят легенды про наших гениальных актеров, которые отпускали ситуацию: «Ну вот такой спектакль…» У меня же дурацкое чувство ответственности, которое мне очень мешает. Поэтому я заставляю себя «впрыгнуть». Иногда получается.

– Вы признавались, что были безумно стеснительны. Получилось изжить это качество?

– В детстве – да, было такое. Я и в профессию пошел ради избавления от стеснительности. Публичность заставляет преодолевать себя. Вот я и стал бесстыдником в театре и на съемочной площадке (смеется ).

– Вас не очень жаловали режиссеры, считая «неудобным», поскольку вы много спорили и дискутировали. С какого момента все изменилось?

– А я не считаю себя неудобным. Убежден, что театр, кино – это сотворчество. У меня есть свои мысли и представления. Безусловно, иногда я вижу перед собой человека, который открывает такие тайны, что мне с моими представлениями лучше помолчать. Но дальше, переварив, могу позволить себе выступить с собственными предложениями. Я четко вижу, где могу выступить, а где нет.

– Вы сказали, что к судьбе надо быть готовым. Что вам она преподнесла в последнее время?

– Об этом не могу пока говорить, но преподнесла!

– Приятное?

Беседовала Анна Абакумова

Художественный руководитель Театра наций рассказал о закулисье фестиваля «Территория», отношениях с частными спонсорами и государством, новой роли Ленина и влиянии дела Кирилла Серебренникова на театральное сообщество

Евгений Миронов. Фото: Зураб Джавахадзе/ТАСС

Искусство изменилось. Авангард и эпатаж сейчас занимают в нем главное место. Это и многое другое главный редактор Business FM Илья Копелевич обсудил с российским актером театра и кино, народным артистом России Евгением Мироновым .

Евгений, вы являетесь фронтменом потрясающего по масштабам и содержанию театрального фестиваля. Не просто театрального фестиваля, а фестиваля авангардного театра, который и в Москве процветает, и в России оказался в каком-то эпицентре общественных противоречий. 12-й фестиваль «Территория» по духу и контенту отличается от всего того, что было до сих пор?

Евгений Миронов: Нет, мы верны себе. Просто в какой-то момент было разное отношение. Я сейчас говорю и про государственные организации, которые помогают нам делать этот фестиваль, и у бизнес-элит, разное отношение к тому, чем мы занимаемся. Наше предложение сразу было очень острым, потому что мы говорим о современном искусстве. Современное искусство — это всегда эпатаж, это всегда острая проблема вскрытия, на то оно и современное искусство. Это молодые режиссеры, которые видят мир безо всяких очков, как они сейчас его ощущают, поэтому оно такое ершистое. У нас были походы в мэрию, и мы имели неприятный разговор с чиновниками «что это у вас там за «писи» показывают?» Это был потрясающий спектакль «Кретакор». Проблема касалась абортов, и это было сделано таким шокирующим способом, что, я думаю, многие молодые девушки, выйдя оттуда, навсегда поняли, что это за страшное дело. Но способ был жесткий. К сожалению, чиновники, которые не ходили на эти спектакли, не понимали, и объяснить им очень сложно. Но ничего, приходилось вести диалоги. Или бизнес, который сейчас совершенно по-другому на это реагирует, на наш фестиваль, на то, чем мы занимаемся. Они понимают: то, что сегодня современное искусство, завтра станет классикой, а люди бизнеса очень продвинутые в смысле денег, им необходим результат на тех местах, где у них в разных городах их бизнес, чтобы люди там были образованные, хорошо работали, а это все напрямую зависит от культурной среды. Мы только что делали в Магадане фестиваль, это замечательно, такое бизнес-оживление сейчас налицо, и мы благодаря этому этот фестиваль не сужаем, потому что в государстве денег становится все меньше, а, наоборот, расширили в этом году.

Мне кажется, ситуация иная. Начиная с «Тангейзера», затем «Иисус Христос — суперзвезда», наконец, вся история с Серебренниковым, искусство — театральное в первую очередь — находится в фокусе общественного внимания. Этот масштабный фестиваль, огромная поддержка бизнеса, которая оказывается этому фестивалю, огромное количество площадок, огромное количество мировых имен с их труппами, которые сюда приезжают, и, как говорится, нажимают в одну сторону, а пружина выстреливает в обратную. Есть такое ощущение, или мне так кажется?

Евгений Миронов: Нет. Мне кажется, что, во-первых, нельзя мешать все в одну корзину. Все случаи, что вы назвали, действительно конфликтные, они все были по той или по другой причине. Да, сейчас существует фон общественный, драматичный, и нетерпение — это касается не только искусства — к другой точке зрения явно ощущается. Но мы 12 лет делаем фестиваль, это экспериментальный фестиваль современного искусства, и ни одного раза за эти 12 лет мы не слышали ни от кого предостережения «прекратите, уберите», или влезания в репертуарную политику этого фестиваля, или еще какие-то подножки. Нет этого не было. Это говорит о том, что мы можем это делать сейчас, как вы говорите, в достаточно сложный исторический момент.

Я человек, который следит за театральной жизнью, стараюсь ходить в театр, причем всю свою жизнь. Тем не менее огромное количество имен из репертуара этого фестиваля мне незнакомы. Кто главная публика этого фестиваля, кому стоит туда пойти, кому, может быть, не стоит?

Евгений Миронов: Конечно, он прежде всего ориентирован на молодую публику. Они очень наглые, любознательные, и то количество зрителей, которое у нас побывало за эти годы на фестивале, говорит о том, что интерес имеется и достаточно большой. Это не означает, что они после этого фестиваля навсегда полюбили современное искусство. Я считаю себя человеком средних лет и не все принимаю, но мне интересно, для того чтобы понимать, туда я иду или не туда, или какой-то опыт, который не сейчас, а может быть, когда-нибудь пригодится, наталкивает меня на мысль о том, что этой работой, очень серьезной, сложной для каждого человека, надо заниматься, надо расширять свой кругозор, надо понимать в контексте мирового искусства, что происходит сегодня у нас или с тобой. Поэтому, конечно, ориентированы в первую очередь на молодую публику. Хотя есть спектакли абсолютно разных жанров и направлений, кому-то понравится одно, кому-то другое, поэтому я тут уже не могу сказать.

Вы сами играли в спектаклях жанров, будь то иммерсивный театр или камерный театр в любой форме, где, как мы сейчас с вами сидим, актеру приходится взаимодействовать со зрителем, где объединены пантомима, цирк, или не приходилось?

Евгений Миронов: Я всю жизнь занимаюсь, во-первых, театром, который мне интересен, и сложным театром. Это означает, что я пробую. Если вы знаете чуть-чуть мою биографию и с какими режиссерами я встречался, то вы поймете, что я экспериментирую всю свою жизнь. Был когда-то очень камерный спектакль «Еще Ван Гог» с Валерием Фокиным, когда, как вы сказали, практически один на один со зрителем происходит процесс творческий в голове некого художника.

Евгений Миронов: Может быть, да. Просто тогда я уже был сыт традиционной школой, я работал в замечательном театре Табакова, но я понимал, что я умираю, мне необходимо какое-то новое развитие. Или потом работа с Някрошюсом или со Штайном. Это абсолютный классик, это такой чтец классики, очень честный. Очень разный театр. В том числе мы делали ряд проектов на «Территории», где эта мультижанровость: и Курентзис, и Кирилл, я, оперные певцы, барабанщики — это все было в одном проекте. И для нас каждый раз какое-то интересное путешествие, поэтому я этим занимаюсь всю жизнь.

В Москве появился иммерсивный театр — уже как не фестивальный, а вполне репертуарный продукт. Смотрели ли вы, что вы об этом думаете?

Евгений Миронов: Нет, еще не смотрел. Мне кажется, что это очень здорово, поскольку вы говорите в контексте того, что сегодня происходит у нас, в нашей стране, мне тоже стало интересно, почему такое внимательное отношение сегодня всех к театру, что такое театр в современном мире. Это касается не только нашей страны. В этом году есть очень интересный проект, новый, это премьера. Это такие театрализованные дискуссии, российско-германский проект, такое ток-шоу о фобиях и страхах сегодняшнего культурного сообщества в контексте эпохи глобализации. Мне интересно, что возникнет из этих дискуссий, какая тема, какие новые смыслы появятся. Мы вбрасываем в эту топку свои эмоции, и почему театр стал центром сегодняшних обсуждений, что такое театральный процесс сегодня, как он влияет в контексте жизни вокруг, в том числе общественной жизни, каково влияние театра на общественную жизнь — в этом всем пора бы разобраться. Это такой дискуссионный клуб, который будет в новом пространстве Театра наций. Мне кажется, это очень мощная платформа, чтобы потом сформулировать свое отношение к этому и ответить на все оставшиеся вопросы.

Кирилл Серебренников тоже заявлен в фестивале «Территория», причем спектакль в Москве не увидишь, поскольку это спектакль латвийского театра, должна была быть и лекция. Мы знаем, вы уже цитировали его заочное послание. Уверен, что эту лекцию он прочитает, я думаю, что об этом все равно нам необходимо сейчас говорить. Театральное сообщество, особенно та часть театрального сообщества, которая живет этим экспериментом, которая любит современный и смелый театр, как охарактеризовать его состояние сейчас, когда ведется дело против режиссера и когда он находится под домашним арестом?

Евгений Миронов: Я не могу за него отвечать, оно очень разное, у театрального сообщества или у культурного сообщества разные цели. Я верю в ближний круг и всегда в него верил. Это мои единомышленники, это люди, которым я доверяю, и понимаю, почему я им доверяю, на протяжении многих лет. Вот так, я считаю, в сложное время можно сохраниться, потому что я делаю, во-первых, свое дело вместе со своими единомышленниками, и стою стеной за тех, кто попал в какую-то сложную ситуацию. Кирилл попал в сложную ситуацию, ведется следствие. Мы в курсе того, что происходит, мы на связи с адвокатом, мы предпринимаем определенные шаги, которые в соответствии с нашим законом можем предпринимать, будем это делать до победного конца.

В своих интервью вы говорили, несмотря на то, что Театр наций — это один из самых успешных с коммерческой точки зрения театральных проектов в Москве, все равно театр в нашей стране не может существовать без государственной поддержки.

Евгений Миронов: Нигде не может существовать без государственной поддержки.

Нет ли ощущения, что этот колокол может звонить по всем: по вам, по любому художественному руководителю?

Евгений Миронов: Во-первых, театр нигде не может существовать без государственной поддержки. Там, где он существует, это не театр. В Америке есть Бродвей, это эксклюзивные проекты, которые достаточно быстро сходят со сцены. У нас есть театральная система. Она была в дореволюционной России, в советское время, очень мощная и очень плодотворная, потому что такого количества театров в малых городах, где проживает большинство наших жителей, не было и не будет никогда больше ни в одной стране, включая нашу. После того как распался СССР, театры превратились в хозблоки, в хранение овощей, как раньше церкви, теперь театры. И сейчас происходит попытка, и я очень благодарен за эту попытку, реанимировать театр в этих городах, где, пожалуй, это единственное место, культурный очаг, вокруг которого потом уже возникают и все другие формы существования жизни. А что касается государственных денег, это ответственность. У художника всегда должна быть ответственность, а это означает, что и государство должно понимать, с одной стороны, что творчество нельзя контролировать — тогда это не творчество, и художник должен понимать, что самоцензура может убить весь смысл творчества. Но, с другой стороны, существует обоюдная ответственность. Это тоже надо понимать. Я как художественный руководитель не только Театра наций, у меня еще есть маленькая студия «Третий Рим», я учредитель фестиваля «Территория», конечно, я абсолютно не разбираюсь в каких-то финансовых вопросах, но, тем не менее, если даются деньги, то мы должны понимать, что существует отчетность и так далее.

С кем проще — с бизнесом и спонсорами или с государством?

Евгений Миронов: И то, и другое очень непросто. У бизнеса подчас бывает спрос гораздо жестче, потому что мы должны не просто отчитываться, мы должны выполнять программу, которую нам диктуют.

А чего касается этот диктат?

Евгений Миронов: Касается интересов этого бизнеса. У них есть определенный интерес, у них есть бизнес в той или иной точке. Мало того, программа может быть не совсем ясна или понравиться жителям того или иного места. Они тоже достаточно осторожно себя ведут. Мы понимаем это — ничего, как говорится, вода камень точит — и мы постепенно, дозированно выполняем все-таки нашу главную функцию донесения искусства до тех далеких мест, про которые мы разговариваем с этим бизнесом. Но это очень жесткий и серьезный разговор, гораздо, может быть, серьезнее и жестче, чем с государственными структурами. Но никакой цензуры в этом смысле, например на фестивале «Территория», еще раз повторюсь, у нас не было.

В том-то и дело, с одной стороны, мы наблюдаем со стороны определенной части общества, может быть, даже части властной элиты атаку на современное искусство или вообще на искусство, которое по тем или иным причинам им не нравится. С другой стороны, мы видим колоссальный обратный ответ.

Евгений Миронов: Вопрос один, на мой взгляд, очень важный. Как вы сейчас сказали, после определенных процессов у нас возникла очень активная «общественная жизнь», которой дали флаг в руки и сказали, что большинство решает. А как мы понимаем, во-первых, большинство не всегда право, а во-вторых, в искусстве точно не право. Там важны единицы, которые транслируют, становятся медиумами или властителями дум и за которыми потом, может быть, с опозданием в полвека идет остальное общество, понимая, что, оказывается, мы зря загубили этого гения, а он был прав. В контексте истории так случается, и так было много-много раз. Но сейчас абсолютно потерян институт уважения и почитания профессионалов. Ощущение, что просто дилетанты в этих общественных организациях. Ясно, что там наверняка есть очень искренние позывы восставать против чего-то во имя морали или других каких-то ценностей, но мы забываем, что в любом деле, пусть это искусство токаря, учителя, врача или художника — в каждом есть профессионал, которому мы должны доверять. Если есть Антонова Ирина Александровна или Пиотровский, они лучше меня понимают в том или ином виде изобразительного искусства. И даже если мне это не нравится, я с уважением отношусь к их многолетнему опыту, доказанному уже миллион раз. То же самое касается театра. Поэтому, когда у нас было выступление на совете при президенте, я высказался за создание сообществ, которые должны не по одиночке нам всем вякать, а консолидированно. Если это театр, изобразительное искусство или архитектура, мы должны терпеливо доказывать, прививать, объяснять истины простые для нас, но не для общества.

Не могу не спросить вас и про «Матильду». Вы верующий православный человек, вы снимались в этом фильме, у вас, безусловно, как у верующего и православного человека есть личное отношение к этой истории. Могли бы вы его сейчас передать тем православным и верующим, которые, может быть, сомневаются под воздействием тех или иных утверждений?

Евгений Миронов: Это к вопросу о профессионализме. Каждый должен заниматься своим делом: режиссер — снимать фильм, художник — рисовать картину, а зритель — выбирать, идти им смотреть эту картину или фильм или не идти. Вот и все. У нас есть абсолютно точные юридические инстанции, которые говорят, позволительно это по нашим законам или нет. Эти инстанции решили, что претензий к картине они не имеют, все остальное — мы живем в свободной стране, это выбор зрителя. Если говорить про меня, это мои личные эмоции, поскольку Алексея Ефимовича Учителя я знаю много лет, это очень уважаемый авторитет. Опять-таки потеря доверия к авторитетным людям. Он не может снять то, что ему инкриминируют определенные лица, априори не может. Он интеллигентный, талантливый и тонкий художник. То, что эта тема сейчас, в столетие, вскрылась таким...

Евгений Миронов: ...таким чудовищным нарывом, на самом деле она яйца выеденного не стоит. Это творчество, его можно обсуждать только тогда, когда ты посмотрел картину. А причина вся в одном: мы не определились о том, что произошло сто лет назад, в канун чего, к сожалению, на мой взгляд, показывается эта картина. Ни у кого нет — ни у государства, ни у общества — до конца понятия о том, что случилось за эти сто лет, кто такой человек, который воспользовался ситуацией и за несколько часов бескровно переменил историю нашей страны, и то количество жертв, которое было принесено и Лениным, и его последователями впоследствии... Было какое-то исследование о том, что из молодого поколения процентов 70 не понимают, о чем речь. Значит, виноваты мы все в том, что когда-то не провели черту между тем и этим, не назвали преступников преступниками и не стали жить дальше. Мы живем с такими же гирями на ногах и пытаемся бежать. Невозможно.

Раз уж мы заговорили о столетии революции, другая ваша очень важная актерская работа, которую мы увидим очень скоро, в телесериале Владимира Хотиненко «Демон революции». Вы играете Ленина. Ленина очень давно не играли у нас в кино, в отличие от Сталина. Я читал, что вы высказывались об этом человеке, относились к нему всегда крайне отрицательно. Но, как говорят, актер, играя героя, вынужден его полюбить. В процессе работы над этой ролью что вы, может быть, для себя открыли, о чем не думали раньше?

Евгений Миронов: Во-первых, я для себя провел линию до 1917 года и после. До 1917 года он теоретик, после 1917 года — практик. Наверняка он не мог даже предвидеть, что случится и какие действия ему надо будет производить. А может быть, и мог, потому что частично в той литературе, которую я прочитал, уже были достаточно серьезные, жесткие и страшные рекомендации по тому, как осуществлять не только революцию, а как осуществлять бунты, вплоть по пунктам: какой смолой обливать помещиков, какие делать заточки. Поскольку он мало кому доверял даже из ближнего круга, он все делал сам, и отсюда его титаническая работоспособность. И с этой точки зрения мне его жалко, потому что у него была нечеловеческая жизнь.

Я вернусь к сказанному выше. Вы провели черту, что Ленин до 1917-го был, в общем-то, безответственным революционером, которого даже преследовали, вел в каком-то смысле лично жертвенный образ жизни, а после 1917-го он оказался в абсолютно другой точке общественной пирамиды. Мне кажется, это очень интересная мысль, но, тем не менее, изменился ли, на ваш взгляд, человек, ваш герой? Мы не говорим об исторической личности.

Евгений Миронов: Мой герой не мог измениться, поэтому я и согласился сниматься в этой картине, потому что я все-таки примерно мог понять обстоятельства, в которых Ленин был до 1917 года. Как вы сказали, это эмиграция, это нищенская жизнь.

Но все то, что после 1917-го, в вашем герое уже есть?

Евгений Миронов: А куда же оно девается, у него все есть в зачатке.

Вся эта жесткость уже есть.

Евгений Миронов: Безусловно. Поскольку я не в материале до конца, что случилось, то есть я в общем понимаю, что было после 1917 года, но я это не изучал так подробно, потому что я не играл этот период, я не могу вам сказать об этой стадии развития этой личности. Только вспоминая его фотографию, где он овощ, я могу понять, чего ему это стоило.

Я вернусь к недоговоренной теме. Вы все-таки в том числе и театральный деятель, продюсер, ведете огромную организаторскую деятельность. Важную новость сообщил господин Кибовский, и театральный мир об этом знал, что департамент культуры с нового года меняет систему финансирования театра.

Он сказал, что будет грантовая система.

Евгений Миронов: Надо еще разобраться. Я тонкости не понимаю, механизмы. Я об этом впервые услышал вместе с вами.

Но все-таки вы больше доверяете государству? У вас есть выбор: к вам приходят спонсоры, и вам помогает государство. Скажите однозначно, с кем вам проще?

Евгений Миронов: У меня нет выбора. Самый большой на сегодняшний день проект Театра наций — это «Сказки Пушкина». Он стоил очень дорого, потому что для Уилсона свет важнее, чем артист, важнее, чем декорации. Свет — это самая дорогая часть бюджета, он стоил очень дорого. 70% бюджета спектакля — это спонсорские деньги. И так в любом спектакле: есть часть спонсорских денег, есть часть государственных денег, но и без той, и без другой Театр наций не смог бы существовать и делать то, что делает сегодня.

Евгений, вы только что справляли свое 43-летие...

Я не справлял только. Все правильно, только я не справлял.

Если посмотреть на ваш сайт, создается ощущение, что вы просто... супермен. Фонд «Артист», Театр Наций, собственная театральная компания, работа в театре, работа в кино. Как вы все это выдерживаете?

Если честно... я не знаю. Просто так получилось — взялся за гуж, не говори, что не дюж. С компанией получилось, потому что захотелось быть самостоятельным, и спродюсировал спектакль. С театром много было идей, вдруг реализовалось конкретное дело - Театр Наций. Это международный центр, где много чего должно происходить и уже происходит. Это и новые проекты с великими режиссерами, и молодые проекты – совсем молодые ребята здесь могут свой шанс первый получить. Фонд «Артист» тоже начался с акции, а дальше... оказалась беда намного больше, чем мы о ней представляли... Значит, нужно было сделать фонд, и он должен работать ежегодно. И ежегодно люди уже ждут помощи – и медицинской, и продуктовой. Что же делать. Так получается. (Деятельность Благотворительного Фонда «Артист» включает в себя две основные программы – «Актеры - актерам» и «Актеры - детям». Целью программы «Актеры - актерам» является оказание финансовой и моральной поддержки ветеранам театра и кино. Программа «Актеры – детям» направлена на оказание помощи детям – сиротам – инвалидам – информация с сайта фонда ).

Вы трудоголик?

Вообще я по жизни трудоголик. Я люблю это дело. Ясчастлив был, что свой день рождения не потратил впустую. Не принимал поздравления и не о себе думал, не мучился от того, как пройдет день рождения. У меня этих мыслей дурацких не было, потому что я весь день снимался на «Мосфильме» и играл Федора Михайловича Достоевского, и мучился по другой причине – от того, что у меня там не получалась роль.

Премьера «Рассказов Шукшина» была уже год назад. Что меняется для вас в спектакле со временем?

Это вопрос вообще-то не ко мне, а к режиссеру Алвису Херманису, но я могу за него ответить. В октябре у нас были гастроли у него на родине, в Риге. А он не видел спектакль год. И он говорит, «Мне очень понравилось. Так много интересного, нового...» При том, что не разрушается и то, что было... Но какие-то вещи, конечно, привносятся. Нюансы какие-то. Самое прекрасное, что может быть, - это нюансы. Герои меняются, характеры еще больше высекаются. Ведь тут такой парад характеров. У всех. Каждый играет по десять ролей. И мне тоже интересно смотреть за ребятами, как они меняются, как они обрастают еще какими-то подробностями. Это значит, что они не застыли, не умерли в своем этом характере, образе, а постоянно живут, развиваются.

Я наблюдала за ходом репетиции-распевки перед спектаклем. По ходу действия актеры и поют, и играют на гармошках, и время от времени пускаются впляс. Все это надо оттачивать перед каждым спектаклем. Атмосфера на репетиции была, как в театральной студии. Актеры улыбались, пересмеивались и смотрел друг на друга с интересом и теплом. Любо-дорого смотреть.

Спектакль пользуется грандиозным успехом, и критики о нем очень лестно отзываются, но звучит – единственное – что это «спектакль про деревню для снобской нынешней Москвы». Вы разделяете эту точку зрения?

Нет, нет. Вы знаете, что-то, может, и звучит, но вообще это редкий случай. За мою жизнь, может быть, единственный. Спектакль вдруг удовлетворил и понравился критикам, простым зрителям, непростым зрителям, иностранцам, людям, которые никогда в театр в жизни не приходили. На этот спектакль действительно невозможно попасть, и расписаны места до февраля-марта... Редко когда спектакль производит такое впечатление. И есть ответ на этот вопрос – это вдруг открытый клад. Алвис Херманис сказал, у вас есть валюта – это Шукшин. Потому что такой дефицит доброты... Который давно возник. Давно люди запирают двери на замки, опасность в воздухе... И вдруг – рассказ про людей... Про наших же, про таких, которые живут там, откуда мы приехали. Я приехал из Татищева Саратовской области. Это и ностальгия, и глоток открытости, простоты, когда нету за пазухой камня, когда если ты не любишь человека, то прямо ему говоришь... А не как это в цивилизованном обществе принято, бровь не поднимется – не шелохнется, а уже такой план созревает в твой адрес... Тут все открыто, как на ладони. Это прекраснейшие люди. Эти люди, они такие и есть. Мы, когда были в Сростках, - они такие и есть. И слава богу, что они сохранились и существуют. Мы поедем туда в декабре и сыграем для них этот спектакль.

Перед началом репетиций режиссер вместе с фотографом-художником Моникой Пормале и всем актерским составом побывали в родном селе Валисия Шукшина – Сростках. В этой этнографической экспедиции актеры работали над образами, художник – над декорациями.

Гастроли на Алтае – это страшно?

Страшно. Потому что эти люди являются одними из героев нашего спектакля. Фотографии, на фоне которых мы играем – это настоящие жители села Сростки. Поэтому они увидят себя. Поэтому не знаю... Может быть, и помидоры какие-то, хотя зимой помидоров нет, значит, может быть, пронесет.

Вы упомянули Татищево. Вы себя сейчас еще можете представить этим человеком из далекой глубинки, который приехал в большой город?

Я никогда про это не забываю. Никогда. Не так давно на служебном входе во МХАТе ко мне подошел мальчик. Парень, наверное, лет двадцати. Приехал откуда-то из глубинки. «Я... Евгений Витальич, я... закончил...» Что-то театральное закончил... «Я очень хотел Вам показаться...» И вдруг он как заплачет! Стоит и говорит: «Я неправильно... Ну, не так надо было... Не так я сказал...» Я смотрю на него и думаю, «Боже мой, я точно так же стоял перед Табаковым». Меня так же колбасило, потому что я понимал, что сейчас судьба решается, мне казалось... И действительно решалась. И я этого никогда не забуду и не забывал.

Израиль. Я так понимаю, что вы там бывали, но не на гастролях.

Нет, почему. Я был там на гастролях с театром Табакова. Мы играли в Иерусалиме, в Тель-Авиве, в Хайфе и где-то еще...

Я хотела вас спросить, что вы ожидаете от израильской публики. Теперь я могу вас спросить, что вы можете сказать об израильской публике.

Вы знаете, я, честно говоря, плохо помню. Я помню, что было очень тепло, хорошо и очень хорошо встречали. Везде. Сейчас это еще и событие особое - столетие Тель-Авива. Это для нас очень почетно. По-моему, мы закрываем фестиваль. Открывала его «Трехгрошовая опера» в постановке Роберта Уилсона. Ничего себе. Очень хорошая компания. Мы понимаем всю ответственность. И думаю, что будем достойно представлять наши Сростки.

3 октября спектаклем "Иванов" Театра Наций открывается осенне-зимний сезон продюсерской компании ART Forte и XII театральный фестиваль "Золотая Маска в Латвии", который будет проходить в Риге, Лиепае и Вентспилсе вплоть до 14 октября.

Впервые в его афише будут представлены сразу две выдающиеся работы, получившие высшую национальную театральную премию России в номинации "Лучший драматический спектакль большой формы" - "Сон в летнюю ночь" Мастерской Петра Фоменко (комедия Шекспира в постановке Ивана Поповски) и "Русский роман" Московского театра имени Маяковского (драма Ивашкявичюса в постановке Миндаугаса Карбаускиса). Зрители также увидят два танцевальных представления: "The_Marusya" от данс-компании Dialogue Dance и "Кафе Идиот" от "Балета Москва".

По традиции, показам будет сопутствовать образовательная программа - лекции, творческие встречи, обсуждения спектаклей с участием гостей фестиваля, студентов Латвийской академии культуры и любителей театра. Состоятся и благотворительные мероприятия, цель которых - оказать помощь Фонду Детской клинической больницы. Евгений Миронов, Чулпан Хаматова, Евгения Симонова, Елизавета Боярская, Виктор Вержбицкий, Игорь Гордин, Галина Тюнина, Кирилл Пирогов, Карэн Бадалов, Мириам Сехон и множество других замечательных мастеров - такую талантливую и звездную компанию актеров из России можно застать у нас только во время "Золотой Маски в Латвии". Сегодня мы предлагаем интервью с народным артистом России Евгением Мироновым, художественным руководителем Театра Наций и исполнителем титульной роли в спектале "Иванов".

Недавно вы отметили юбилей. Что для вас это - красивый праздник или ничего не значащие цифры?

Ну, хочу я этого или не хочу, круглая дата - всегда промежуточный итог. И как бы я ни стремился идти, не останавливаясь, дальше, цифры меня останавливают -- для того, чтобы осмыслить сделанное. Оказалось, что сделали мы немало -- имею в виду своих партнеров и друзей. Теперь думаем, что делать дальше, куда развиваться. Потому что такой институции, как у нас, нет не только в России - нет нигде: здесь и театр репертуарный, и международный центр, и выставочная площадка. Мы работаем со всеми жанрами, направлениями, видами искусств. Что из этого выйдет, в какую форму выльется в следующие десять лет - очень интересно.

Вы много играете, продюсируете, ваш театр активно занимается просветительской деятельностью, социальной… и когда в "Иванове" ваш герой говорит, что слишком много на себя взвалил, что он сломается, зритель невольно поеживается…

Знаете, по мне, в этой роли больше соприкосновений с самим Чеховым, чем с моей персоной. Мы когда репетировали, поехали в Мелихово, где жил Антон Павлович, и я был поражен скромностью этого великого писателя. И поражен, в каком аду он существовал. Я ждал увидеть поместье какое-то, но выглядит оно как курятник. Ведь как "Иванова" обычно играют: герой выглядывает и громко зовет - "Сара! Закрой окно!" И нам видится большая усадьба, где друг до друга не докричаться. Да какой там! Домик одноэтажный. Маленькие комнатки. Рядом отец и мать, сестра, брат пьющий, приживалок много. И работал из них всех единственный Антон Павлович. И вот я ищу точки соприкосновения с ним. Но у Антона Павловича была счастливая возможность выплеснуть это все в своих произведениях. У Иванова такой возможности нет. К сожалению.

Действие в спектакле перенесено в наши дни, Иванов сидит в обычном офисе… А вот скажите, чем он там занимается?

Мы абсолютно точно представили себе, в каком городе это происходит. Даже название города предположили. Небольшой такой городок в Саратовской области, мы там не так давно были на гастролях, 100 000 население у него. А дальше мы поняли, кем Иванов работает. Он, если так говорить, главный по сельскому хозяйству в районе. Окончил академию в Москве, вернулся, у него были проекты, - знаете, как это бывает у молодых реформаторов, - как устроить рай в отдельно взятом месте. Естественно, учитывая систему, проекты эти стали разбиваться в пух и прах. Мало того: чтобы они не разбивались, тоже какие-то есть в системе условия - кому-то надо дать взятку, кого-то надо взять на работу… То есть нормальная жизнь, которой Лебедевы (другие персонажи пьесы) живут. И все! Только вот он спивается, к сожалению, Лебедев. Потому что радости нет. А Иванов - не такой человек…

Вот, кстати, тоже вопрос у нас был: он ИвАнов или ИванОв?

В принципе - ИванОв. Начинается спектакль: такая малогабаритная квартирка, типичная, каких очень много. И ИванОвых очень много сейчас... Для меня ИванОв ИвАновым становится, когда я понимаю, что таких людей, как он, я в жизни, может, и не встречал. Такой совестливости не встречал. Такой бескомпромиссности по отношению к себе. Другой вопрос, что он мучает этим страшно не только себя, что жить с ним невозможно ни близким, ни родным. И сам он не жилец... Мне как артисту сложно было в таких условиях. Изначально. Ну как тут найти хоть какое-то развитие образа?! Я все еще ищу.

В спектакле много той русской тоски, с которой у многих напрямую ассоциируется драматургия Чехова, но есть и много иронии, много смешного. И все равно почему-то кажется, что вас он должен выматывать больше любого другого.

Да. Правда, больше. Потому что я не могу до конца со своим героем согласиться. А вместе с тем и с Чеховым. Не могу. Сам, как человек. Я хочу после того, как кожу с себя содрал, прийти к какому-то катарсису. Просветлению. Там в конце оно наступает, но настоящее или не настоящее - я не понимаю. И это меня терзает. Я тяжело психофизически выхожу из этого спектакля. Это так. Из шести спектаклей, в которых вы заняты в Театре Наций, пять поставлены зарубежными режиссерами, и только последний, "Иванов", - Тимофеем Кулябиным.

Это концепция или случайность?

Ещё "Фигаро" поставлен нашим — Кириллом Серебренниковым. Но концепция нашего театра - работать с лучшими режиссерами мира. И так получилось, что они меня видели на сцене: на гастролях либо в Лондоне, либо в Париже, либо в Нью-Йорке. Естественно, когда мы их приглашаем сюда, у них появляется условие, чтобы я играл в их спектаклях. Таким образом я стал счастливым заложником ситуации. Но я пытаюсь этих режиссеров зазвать сюда снова, чтобы, может быть, и другие артисты получили от работы с ними то же удовольствие, что и я. И все же публика реагирует в первую очередь на громкие имена актеров в вашем театре.

А как сделать так, чтобы зритель шел на постановки, а не только на звезд?

У нас есть малая сцена, где играют и известные артисты, и неизвестные. Там мы абсолютно свободны и в выборе материала, и в его подаче. И туда приходят зрители, которым интересен эксперимент. Но у большого зала свои законы. Людей туда необходимо привлекать. Да, иногда мы приглашаем звезд. А иногда ставим спектакли, в которых нет ни одной звезды - как было с опереттой Дунаевского "Женихи". Сложно, непросто было, несмотря на прекрасный музыкальный материал. И для "Калигулы" в постановке Някрошюса мы очень тяжело искали зрителя. Нашли. А когда играли "Circo Ambulante" Андрея Могучего с моей любимой Лией Ахеджаковой, сначала был полный зал, что называется, просвещенной публики, но ее, к сожалению, даже в огромном городе не так много. А дальше… Хотя, знаете, на публику пенять - самое последнее дело.

Время сейчас не самое спокойное. Вы чувствуете это, выходя на сцену?

Знаете, для меня стало ясно в какой-то момент (а для наших стало ясно давно - посмотрите, у скольких актеров фонды благотворительные, и у Чулпан Хаматовой, и у Юлии Пересильд, и у Ингеборги Дапкунайте, и мы со всеми этими фондами работаем), что культура - она не то, что бы вне политики, нет, потому что живем-то мы каждый день, и каждый день что-то происходит, и я как артист не могу на это не реагировать… Но мы должны быть НАД политикой. Понимаете, если бы мы были умнее, мы бы не обрубали культурные связи ни с кем, не прекращали бы обмен между театрами и артистами. Я в этом ничего не соображаю, честно вам скажу, но я знаю, что когда мы играли в Киеве, были полные залы, и зрители нас приветствовали, а теперь зрителей этих мы потеряли - там черные списки, тут черные списки… Мне жалко и обидно, что Алвис Херманис не может приехать в Россию, но я надеюсь, что это скоро изменится, что он сможет приехать на гастроли со своим театром и поставить что-то у нас. Эту возможность никто не имеет права у нас отнимать.

Театр может изменить мир?

Я даже обсуждать это не хочу. Я этим занимаюсь.